С лета прошлого года в Карелии разворачивался большой этнографический проект «Путешествие в страну людиков», посвященный изучению истории и современной жизни этого карельского субэтноса. Проект предусматривал этнографические экспедиции, художественные выставки и научные конференции. В начале апреля в Кондопоге состоялся международный семинар «Этнокультурные особенности как ресурс развития территории». Мы побеседовали с научным руководителем проекта, петербургским этнографом и фольклористом Олегом Николаевым.

- Вы много путешествовали с экспедициями по различным регионам России - от Пскова до Сибири. Удалось ли в Карелии открыть страну людиков?

- К сожалению, все этнокультурные миры, которые сейчас открывают наши экспедиции, будь то страна хантов, кетов (вымирающий этнос на Енисее), поморов, скобарей и др., похожи - они все находятся в руинированном состоянии. Советская культурная политика не просто игнорировала, но и искореняла локальное разнообразие - «культурные диалекты». В конце 1980-х годов мы еще работали с поколением, заставшим живую жизнь народной традиции хотя бы в детстве, до 1929 года, когда была создана и стала активно внедряться концепция советской идеологизированной псевдонародной культуры. Модель кичевой репрезентации этнических традиций доминирует до сих пор.

Сейчас мы работаем со старшим поколением, родившимся в конце 1920-х годов, это люди, получившие полностью советское воспитание, они не застали деревню, живущую по законам традиционной культуры, поэтому их знания фрагментарны, осколочны, зависят от целого ряда субъективных факторов (как передавалась традиция в семье, какой был социальный климат в колхозе и проч.). В наше время в руинах не только ландшафт и традиционная культура, но и сама культурная память. Мы давно перестали быть фольклористами и этнографами, записывающими песни, сказки, обряды и обычаи, и все больше приближаемся к археологам, правда, ведущим раскопки не в земле, а в памяти людей.

И в этом - грустном - «археологическом смысле» мы, конечно, открыли страну людиков. Но радоваться надо тому, что это еще «археология памяти», а не культурные слои земли.

- Если малые языки, крепко связанные с бытовыми традициями, сейчас уходят, сохраняется ли на этих территориях их специфический дух, «гений места» (genius loci)?

- Согласно русским поверьям, переселяясь в новый дом, надо забирать с собой домового. Если его забыли, то он плачет и воет по ночам, а семью, не позвавшую домового, в новом доме ждут несчастья. Это касается и genius loci. Если толковать поверье не мистически, то в нем проговаривается универсальный закон: залог нашего выживания в «большом» культурном мире - память о локальном. Малые языки, диалекты, которые не обрели литературной и государственной судьбы, конечно, неразрывно связаны со всеми формами проявления genius loci, локального культурного мира: ландшафтом, бытовым укладом, стереотипами поведения и проч. Запустевает и зарастает земля - уходят в небытие топонимы, географические названия (в традиционной культуре каждый пригорок имеет имя) - земля становится безымянной. Перестают люди держать коров - уходит культура и скотоводства, и сенокоса (умение доить, ухаживать за коровой, косить, метать стога и проч.), уходит в пассивный дрейф в памяти целый пласт лексики - и опять же запустевает земля...

Но... Genius loci не так просто устроен, не плакатно-идеологическим советским образом. И механизмы самосохранения в нем заложены, и они действуют. Уходят одни формы - акцентироваться начинают другие. В людиковских деревнях  меня поразила сохранность традиционного обустройства внутреннего пространства дома. Мало кто отказался от традиционной оси «красный угол - русская печь», как и от самой печки (во многом потому, что надо печь калитки - кулинарный символ страны людиков), от половиков и т.д. Традиционные интерьеры - уже редкость и в Псковской, и в Тверской областях.

Genius loci начинает искать новые формы своего существования. В Кондопожском районе, как и в целом в Карелии, - это прежде всего особый тип дачной жизни: горожане на лето приезжают в деревню, в свои родовые дома. Конечно, это было и есть по всей России. Но мне показалось, что в Кондопожском крае это имеет свою специфику. Во-первых, в отличие от деревень Ленинградской и Псковской (северные районы) областей, сейчас заселяемых питерскими интеллигентами, «дачники» Кондопожского района - это даже и не дачники в прямом смысле слова, это местные уроженцы, и они едут не на дачу, а «домой». Во-вторых, близость промышленных центров к стране людиков сыграла и свою положительную роль: бывшие сельские жители не уехали далеко, а в основном - в Кондопогу и в Петрозаводск. В-третьих, только здесь я наблюдал деревни (в основном - островные), которые зимой пустуют, а летом обретают подобие полнокровной жизни, которая когда-то в них была. Мало того, отрезанность от «большого мира» делает эти деревни спонтанно возникшими музеями, заповедниками традиционного ландшафта и архитектуры.

Феномен «дачно-деревенской» жизни не осмыслен до  сих пор наукой и не понят как уникальный фактор сохранения genius loci и вообще трансляции культурной традиции. Поколения 1960-1970-х ездили на лето к бабушке в деревню. Сейчас это встречается все реже - бабушки тоже давно живут в городе. Но теперь внуки ездят с бабушками в свои родовые деревни. А, значит, хоть в такой форме, но восстанавливаются главные условия для наследования традиции: культура передается только от «дедов» к «внукам» (а не как мы считали в советское время - от «отцов» к «детям»).  Конечно, деревни лишены сейчас непрерывной жизни, они живут сезонно, но люди, приезжая к себе «домой», на родину, погружаются в пространство воспоминаний, как бы реконструируют прошлую жизнь.

Для горожан, уехавших со своей родины, деревенская жизнь начинает приобретать особую ценность, и более отчетливую, чем для тех, кто остался жить на месте. Они воспроизводят рецепты бабушкиной кухни, готовя в ее же печке. Говорят в деревне на людиковском языке, тем самым поддерживая его знание у немногих оставшихся местных жителей. Для себя осваивают старинные ремесла - начинают, к примеру, плести корзины. У многих «дачников» формируются домашние музеи - на чердаках - для собственных детей: чтобы они знали, как жили их предки. В островной деревне Лижмозеро на чердаке одного дома я нашел граффити, надпись на стенке старого шкафа,   сделанную в 1990-е годы ребенком, приезжавшим летом на дачу: «Я хочу жить в Лижмозере. Я ненавижу город!!! » И с другой стороны: «Мое заветное желание - похороните меня в Лижмозере».

Здесь комментарии излишни. Для меня - это голос genius loci, прозвучавший через уста подрастающего поколения, живущего в городе и в условиях современной культуры.

И этот голос genius loci, на самом деле, звучит часто; просто мы разучились его слышать и не придаем этому значения. Мой деревенский земляк (ему около 70 лет), всю жизнь проработавший главным инженером Академии наук в Петербурге, так и не отказался от своего торопецкого (псковского) диалекта и общается с директорами академических институтов, произнося твердое «ч» и «якая». Мой друг, доктор философских наук, профессор, специалист по французскому структурализму, один из первых мастеров карате в Ленинграде, мало того, что стал писателем-деревенщиком, но и лекции по философии стал читать почти на воронежском диалекте...

Очень многие людики, живущие в городах, дома, в семье говорят на людиковском. Старшее поколение возвращается к своему диалекту, если младшему поколению это нужно. В советское время именно поэтому и прервалась нить наследования - внуки не желали слушать дедов, считая (так научила их школа!) их культуру примитивной и ненужной. Сейчас все-таки другая ситуация, поэтому, наверное, не все потеряно. В начале 2000-х годов на Оби я работал с бабушкой-ханты, сказочницей, знатоком и носителем традиции. Ее сыновья не знали хантыйского языка, не захотели перенять от родителей, будучи советскими школьниками, а внуков Анисья Ивановна научила. Мало того, хантыйский выучила ее невестка, русская женщина, родом из Калининграда!

В наше время для genius loci открылось новое пространство существования - виртуальное. В Интернете формируются локальные сообщества уроженцев зачастую уже не существующих поселений, размещаются сельские газеты, создаются форумы вспоминающих о своем деревенском детстве... В Сети все громче звучит голоса «гениев места», и стране людиков нужно тоже обрести свое место в виртуальном пространстве...

- В вашей экспедиции участвовали современные художники  со своим концептуальным взглядом. Удалось ли, по-вашему, им найти общий язык с традиционной культурой?

- Ни для кого не секрет, что современное искусство гораздо ближе к традиционной культуре, чем псевдореалистическая практика якобы «подражания природе». Великий русский авангард (и Кандинский, и Малевич) во многом обязан опыту освоения народного искусства. Поэтому приглашение молодых концептуальных художников для нас было вполне закономерным, как и попытка эксперимента сотрудничества ученых и художников в формате «art and science».

На мой взгляд, в проблеме «art and science» мы часто пропускаем очень важное поле пересечений науки и искусства - эпистемологическое, поле познавательных моделей, инструментариев, ключей. А в этом контексте антрополог гораздо ближе к современному художнику, чем к рисовальщику, копирующему реальность. Современный исследователь постоянно в поиске не только следов уходящей культуры, но и способов их выявления, описания и осмысления. И здесь модели, найденные художниками, могут стать эвристической закваской для исследовательских методик. Как и наоборот!

Не скажу, что художники нашли общий язык с традиционной культурой, хотя иллюстрации Антонины Юфа к людиковским загадкам и их визуализация средствами современной анимации в проекте Екатерины Соловьевой, на мой взгляд, всех убеждают в совершенно современном звучании метафорического мира народных загадок.

Но в целом, на мой взгляд, выставка и оказалась сосредоточенной на эпистемологических проблемах - проблемах видения другой культуры, возможностей и границ ее постижения, перевода на другие культурные коды. Если человек вступил в путешествие, то оно для него не заканчивается... А начало всегда связано с напряженной рефлексией над собственным местом в этом пути. Куда? Зачем? Что я в состоянии увидеть и понять? И что должно сделать, чтобы видеть и понимать?

Любое путешествие и начинается с такого эпистемологического шока. Другое дело, что его можно отодвинуть в сторону и заняться коллекционированием ярких впечатлений. Но тогда путешествие превращается в турпоездку. И только в том случае, если этот эпистемологический шок осознан и преодолен, возможно движение дальше.

Проекты арт-выставки (Наталии Егоровой, Дениса Волгина, Ивана Смирнова и др.), на мой взгляд, и говорят об этом моменте напряженной рефлексии. А значит, путь открыт...

- Какие проекты вам видятся перспективными и туристически привлекательными для пробуждения культурного своеобразия этого региона?

- Мое глубокое убеждение: эффективными и перспективными могут быть только те формы, которые совмещают современные методы и технологии проектирования с бережным отношением к локальным мирам (то есть именно к genius loci). А в наших культурных практиках сложился чудовищный разрыв между проектированием и локальным своеобразием. Современные модели по инерции оказываются привязанными к проектам, идущим извне, навязывающим genius loci чужие мифологические бренды, произведенные по законам массовой культуры. Так в России появляются то «родина Бабы-Яги», то «родина Змея Горыныча», то множество родин Снегурочек и Снеговиков.

А «гениям места» предоставлены для самовыражения давно устаревшие, советские по происхождению формы: местная самодеятельность с псевдонародным кичем (в вариантах ансамблей песни и пляски и «народных хоров»). По опыту знаю, что эксперты по культурному проектированию, завидев проект «социальной направленности» (как бы ни был он современен по методам), тут же заявляют о его бизнес-неперспективности и записывают по ведомству местной кульпросветработы.

Практически все проекты, возникшие в ходе работы семинара, пытаются преодолеть этот разрыв, построить модели развития на потенциале локальных миров, на актуализации культурной памяти местных сообществ. Проект «Память ландшафта» призван противодействовать запустению земли если не в реальности, то в сознании. В результате общими усилиями безымянной земле должны вернуться ее исторические имена, предания, легенды - память... Наследие культурных ландшафтов должно быть обозначено памятными знаками и обрести зримые образы: места церквей и часовен, потерянных деревень, утраченных или разрушающихся старинных построек, значимых для местной истории события...  Казалось бы, сугубо научно-образовательный проект и реализовывать его будут прежде всего школьники в рамках исследовательской работы.

Но... Можно сколь угодно разрабатывать перспективные туристические маршруты, но где они будут проходить? По запустевшей и заросшей земле, от родины Змея Горыныча  до очередной резиденции Деда Мороза?

Современность «Памяти ландшафта» в том, что это сетевой проект - прежде всего интернет-пространство, объединяющее и поколения, и местных жителей, и уроженцев, давно уехавших со своей родины. Если утраченная деревня не встанет уже на свое прежнее место, то общая память может объединять потомков ее жителей хотя бы в Интернете. Это уже серьезно, так как хотя бы частично при этом восстанавливаются нити культурного наследования -  значит, genius loci обретает новую жизнь, и нам пока не дано знать, какие перспективы развития откроются ему в будущем.

В качестве «событийной» версии «Памяти ландшафта» на семинаре был разработан проект «Фестиваль сена», планируется проводить его ежегодно - и на уровне сельских поселений, и в общерайонном масштабе. За время экспедиции мы увидели в деревнях района всего четырех коров, местные жители даже в глухих деревнях (без магазинов) перестали их держать. Поля не украшены стогами и копнами. По мнению биологов, лугового разнообразия трав уже не найти. А ведь культура сенокоса жива еще в памяти 30-40-летних, не говоря уже и более старших. Поэтому и возникла идея игрового праздничного мероприятия, в центре которого - самые разные состязания: искусство отбить и наточить косу; искусство косить (горбушей, литовкой, на каменистой местности, на косогоре и т.д.); искусство работать граблями и вилами; искусство метать стога...  В состав фестиваля могут быть включены и музыкальные, и театральные, и художественные программы. И, например, конкурс Land-art: стога разных типов из разных традиций.

Практический результат: кондопожские деревни будут окошены (ведь по многим уже не пройти из-за бурьяна), подступающие кусты будут вырублены, прекрасные и уникальные ландшафты вновь откроются взору... А самое главное - пусть на время и пусть в игровой форме - пробудится пластическая память (движений, навыков, повадок), а это одна из базовых основ genius loci.

- Возникло ли у вас впечатление, что местная власть заинтересована в туристическом развитии этнокультурного потенциала?

- Да, заинтересованность у местной власти есть. И представители Кондопожской администрации вполне отчетливо ее проявили в ходе семинара. Но на управленческое сознание сильно давят инерционные модели и стереотипы, тоже в основном советского происхождения.  И у меня всегда возникает целый ряд вопросов в этих случаях.

Если стратегия развития района промышленная, то почему это должно мешать сохранению и использованию уникального этнокультурного наследия?

Когда строился новый нефтяной город Сургут, старый город (Сургут - один из старейших городов Сибири) - очень небольшой по размерам - был полностью уничтожен. Художники в 1970-е годы писали картины с изображением вагончиков и балков нефтяников, называя их «Старый Сургут». Казалось, память стерта, и genius loci отлетел. Но сейчас в Сургуте красуется стилизованная деревня-новодел. А 400-летняя история города - естественно, с невосполнимыми потерями! - вернулась в самосознание сургутян. Но неужели нельзя было иначе?

Понятно, что у истории нет сослагательного наклонения. Но в Кондопожском районе еще многое можно успеть сохранить и сделать основой культурного развития. И еще один вопрос: почему промышленные города с вполне благополучным социально-экономическим климатом предпочитают импорт культуры освоению наследия собственной земли?

В городе Кириши Ленинградской области, в котором градообразующим предприятием является «КИНЕФ», есть краеведческий музей. Он ютится в первом этаже девятиэтажки. У него уникальные коллекции, которые не помещаются ни в экспозициях, ни в фондах. Там целые сокровища культурного наследия и целые россыпи символов территории. Например, «захожское кружево», народная технология, существовавшая только в нескольких деревнях Киришского района. Промысел еле-еле теплится в детском кружке. Но зато в Киришах стоит роскошный Дворец культуры с «виртуальным Русским музеем» и плавающими африканскими карпами.  А с плакатов, развешенных по всему городу, смотрят лица Льва Додина и Юрия Темирканова. И МДТ, и филармония, и Русский музей - все это прекрасно. Но разве они не совместимы с кружевоплетением, пастушеской музыкой Киришской земли и вообще уникальными народными традициями? Или «захожское кружево» станет культурной ценностью только в том случае, если приедет в Кириши в виртуальной экспозиции Русского музея?

И последнее. Мне кажется, что  властям любых промышленных территорий надо понять, что уровень культуры их городов определяется не только количеством столичных концертов или доступностью массовой культуры, но и степенью и качеством  освоения местного этнокультурного потенциала.

Плач покинутого genius loci - вещь нешуточная...

Беседу вел Вадим Штепа. Фото Вадима Лурье, картины Антонины Юфа и Ивана Смирнова

Республика