Публикуя нижеследующую рукопись, обнаруженную полицией в бумагах г-на П-на после его таинственного исчезновения - столь же внезапного, как и его многим еще памятное появление в наших унылых местах, и вызвавшего множество противоречивых слухов и самых невероятных домыслов - издатель не может не предвидеть сомнений и даже возмущения части читателей. Ибо если народы и в самом деле суть мистические организмы, обладающие всеми признаками личности, то разве не должны мы распространить на некоторые эпизоды их истории те же законы, которые охраняют неприкосновенность частной жизни, запрещая предавать огласке ее причудливые и зачастую постыдные тайны?

Но кто может утверждать, что он вполне постиг волю Провидения? Возможно, то, что сегодня представляется нам ужасным эпилогом, составляет в действительности лишь пролог совсем иной истории. Как сказал при расследовании дела об убийстве Мари Роже шевалье Огюст Дюпен: «При обзоре перспектив на будущее необходимо отводить не просто большое, но самое большое место неизвестным новым обстоятельствам, которые возникнут благодаря случайности и вне пределов предполагаемого и ожидаемого. Не следует строить прогнозы грядущего, исходя только из того, что уже было».

***

В течение многих лет, проведенных мною в безвестности, я часто размышлял о месмеризме, причем особенно часто предметом моего внимания был феномен месмеризации целых народов. Поразительные результаты, достигнутые в прошлом веке в Германии г-ном Г. и в России г-ном С., общеизвестны и не оставляют сомнений в том, что государство, управляемое посредством животного магнетизма, может существовать по крайней мере в течение нескольких десятилетий. Однако во всех до сих пор проделанных опытах имелось одно весьма важное и необъяснимое упущение: никогда еще не подвергались месмерическому воздействию государство и нация, пребывающие in articulo mortes (в состоянии агонии - прим. перев.). Между тем, в интересах науки следовало бы выяснить, в какой мере народ в таком состоянии подвержен магнетическому воздействию, и нельзя ли с его помощью на какое-то время задержать окончательный распад страны.

Мне не пришлось долго раздумывать, где найти подходящий объект для такого опыта, поскольку я сам принадлежал к народу, жизненный путь которого явно подходил к концу. Как политическое целое, он страдал множеством неизлечимых болезней - печальное следствие избранного им образа жизни, который он неизменно поддерживал на протяжении последних восьмисот лет, после глубоко повлиявшего на него двухсотлетнего брака с рано умершей красавицей Ордой. Пытаясь во всем подражать своей навсегда потерянной возлюбленной, но не обладая для этого достаточным темпераментом; испытывая глухую неприязнь к надменным западным нациям и не имея достаточно ума и воли, чтобы сравняться с ними и быть принятым в их кругу; в конце концов истощив все силы в безнадежной борьбе за мировое господство - он предался меланхолии и жил в полном одиночестве в своем огромном, донельзя запущенном доме. Соседи не любили и боялись его, и, говоря откровенно, имели для того достаточно оснований, хотя сам он почему-то считал себя их благодетелем и по-детски обижался на их черную неблагодарность.

Как физическое, так и психическое здоровье этого политического организма было совершенно разрушено, а применявшиеся к нему методы лечения лишь ухудшали дело. Предпоследним его врачом был доктор Г-в, который искренне верил в возможность полного выздоровления. Постепенно увеличивающиеся дозы демократии и гласности должны были, по замыслу врача, вернуть пациенту бодрость и жизненные силы. Однако предпринятые им меры лишь ускорили кризис; курс не удалось довести до конца, и лечение больного перешло к доктору Е. Последний начал с решительной ампутации четырнадцати периферийных республик, что было единственным способом продлить жизнь метавшегося в лихорадке полутрупа; операция прошла успешно и практически бескровно, но психологическая травма оказалась тяжелее, чем можно было предполагать, и впоследствии у пациента развилась паранойя: он перестал осознавать, что утраченные части государственного тела уже не подчиняются его воле, впадал в истерику всякий раз, когда не удавалось ими манипулировать и вскоре стал утверждать, что они его преследуют.

Поскольку, несмотря на вышеописанную радикальную меру, явного улучшения не наступило, Е., по-видимому, несколько растерялся, а затем и вовсе утратил интерес к этому случаю и доверил больного молодым ассистентам. Вознамерившись проверить на пациенте свои теории, студенты-медики немедленно применили к нему шоковую терапию. Рефлекторные сокращения экономики в конце концов пошли ей на пользу, однако в целом конвульсии общественного организма имели ужасные последствия: у больного резко обострился хронический криминальный менталитет, развились тяжелейшая коррупция, прогрессирующая социальная атомизация и глубокая политическая апатия в парадоксальном сочетании с перемежающимися приступами шовинизма, при которых все члены несчастного сводило патриотической судорогой. Кроме того, некое новообразование, которое экспериментаторы приняли за нарождающийся средний класс, при ближайшем рассмотрении оказалось социокультурной опухолью, бурное развитие которой угрожало в скором времени привести пациента, и без того не отличавшегося блестящими умственными способностями, к полному кретинизму.

К тому же доктор Е. по рассеянности не учел, что хирургия парламентской оппозиции не может проводиться одновременно с терапевтическим курсом демократии. Начались осложнения, а невинная попытка улучшить настроение пациента с помощью маленькой победоносной войны на собственной территории (ибо о военных играх на открытом воздухе уже и речи быть не могло) неожиданно закончилась поражением, в результате чего больной впал в состояние, близкое к ступору. Таким образом, Е. добился лишь того, что пациент его возненавидел, с ностальгией вспоминал покойного профессора С., когда-то лечившего его обильными кровопусканиями, и уже довольно прозрачно намекал Е. на свое нежелание и дальше видеть его в роли лечащего врача. Впрочем, тот и сам стал склоняться к мысли о благотворности месмерического воздействия, поскольку успел убедиться в безнадежности больного. Он начал искать подходящего человека; кто-то из ассистентов указал ему на меня. Вскоре все было решено: как раз в канун Нового года доктор Е. решил представить меня умирающему в качестве своего преемника.

Чтобы исключить малейшие подозрения в нарушении медицинской этики, я должен воспроизвести эту сцену во всех подробностях. Мы вошли вместе. Народ лежал на боку, отвернувшись к стене, и, по-видимому, спал. Е. обратился к нему с прочувствованной речью: он признал свою неспособность предотвратить или хотя бы отсрочить летальный исход, и добавил, что у больного есть возможность испытать еще одно, последнее средство, хотя за последствия лично он отвечать не берется.

Повернув к нам свое изможденное лицо и чуть приоткрыв глаза, народ едва слышно произнес:

- Господа, вы мучаете меня совершенно напрасно. Оставьте меня, все бесполезно; я прекрасно знаю свое состояние, и единственное, чего я хочу - чтобы мне не мешали спать, спать как можно дольше, до самого, теперь уже близкого, конца моих страданий. Во сне я становлюсь тем, чем не могу быть наяву; во сне я вижу себя великим и победоносным, весь мир восхищается мною и прославляет мое неоспоримое нравственное превосходство; во сне я ощущаю в себе безграничные духовные силы и ясно различаю свой особый путь. Не называйте эти сны иллюзиями, ибо у меня давно уже нет никаких иллюзий; но позвольте мне видеть их и дальше, дайте мне возможность сойти в могилу, не просыпаясь! Я не верю в выздоровление и не хочу его. К чему все эти консилиумы, импортные лекарства, болезненные процедуры, вся эта бессмысленная суета, которая ничего не может изменить, которая лишь раздражает и озлобляет меня?

Желая с первой же минуты установить с народом месмерическую rapport (связь - прим. перев.), я немедленно сделал несколько пассов и принял подобающий гипнотизеру строгий и решительный тон:

- Милостивый государь, я вовсе не собираюсь лечить ваши многочисленные болезни. Напротив, я пришел осуществить вашу мечту. Никто отныне не потревожит ваш сон; и более того, вы уже не сможете отличить его от реальности. Реальности больше нет, мы замочим ее в сортире. Вы видите, как наши танки победно вступают в разрушенное до основания гнездо международного терроризма? Как растет наш международный престиж, как восстанавливается промышленность, как атомные ракетоносцы вновь бороздят просторы мирового океана? Сон ли станет явью, или это явь станет сном - какая вам разница? Ненавистные олигархи будут повержены во прах, снова зазвучит торжественный гимн, внешний долг будет погашен досрочно. Денег - настоящих, не деревянных, в государстве станет столько, что насущный вопрос будет один: куда их девать? Вы не верите, что это возможно? Истинно говорю вам: не пройдет и первый срок мой, как все сие будет. Взамен же я требую только одного: прямо сейчас подтвердите как можно яснее, в присутствии всех этих господ, что вы сознательно и обдуманно, находясь в здравом уме и твердой памяти, желаете подвергнуться месмерическому воздействию. Чтобы начать опыт, необходимо ваше официальное согласие.

Пока я говорил, в поведении народа произошла заметная перемена. На лице его появилось мечтательное выражение, глаза подернулись паволкой, появились известные всем специалистам признаки сомнамбулизма. С давно забытым воодушевлением, подавляющим большинством голосов он в присутствии многочисленных наблюдателей внятно и твердо ответил: «Да, я хочу подвергнуться месмеризации немедленно». Эксперимент начался.

Сначала я постарался ввести пациента в возможно более глубокий гипнотический сон. После еще нескольких пассов остекленевший взгляд народа устремился куда-то в бесконечность, амбициозные телеканалы закрылись, оппозиция успокоилась, местные власти изъявили полную покорность. Этим я, однако, не удовлетворился и продолжал энергичные манипуляции, пока не достиг полного оцепенения всей общественной жизни. С любопытством осмотрев спящего, иностранные наблюдатели констатировали у него необычайно сильный месмерический транс, поздравили меня с началом уникального научного исследования и пожелали дальнейших успехов, причем в тоне моих коллег ясно слышалась профессиональная зависть: в их собственной врачебной практике о столь смелых экспериментах не приходилось и мечтать. Впрочем, некоторые из них дали понять, что попытаются осторожно поработать подобным образом и со своими пациентами, хотя удовлетворительное состояние последних, к сожалению, практически исключает сколько-нибудь длительное и эффективное гипнотическое воздействие.

Сердечно тронутый сочувственным вниманием этих почтенных врачей, от которых зависело в любой момент прервать мой опыт и обвинить меня в шарлатанстве, и которые вместо этого приняли меня в свой круг и санкционировали мои действия, я в общих чертах объяснил им разработанный мною самим метод ускоренного погружения общества в транс - метод, который я назвал «Война с международным терроризмом». Горячо поблагодарив, светила мировой медицины удалились, взволнованно обсуждая возможность применения новой методики к своим подопечным.

Между тем, состояние больного стабилизировалось. Мне оставалось лишь время от времени делать легкие пассы, хотя, честно говоря, в них и не было особой нужды. Проблемы, казавшиеся неразрешимыми, теперь решались сами собой. Народ послушно выполнял все мои предписания, он больше не метался, не стонал, а лежал совершенно спокойно, с улыбкой на лице. Он даже несколько прибавил в весе. Когда прошел первый срок, отведенный для эксперимента, я вынужден был обратиться к народу с вопросом о его самочувствии. Конечно, о том, чтобы полностью вывести его из транса, не могло быть и речи. Я просто провел рукою над его лицом и тихо спросил:

- Народ, вы спите?

Послышался едва различимый шепот:

- Да, сейчас сплю... Не будите меня! Дайте мне умереть так!

Я снова спросил сомнамбулу:

- Вы ощущаете что-нибудь? Может быть, боль?

Он ответил немедленно, но еще тише, чем прежде:

- Ничего не болит... Мне хорошо... Я умираю.

По мнению мирового сообщества, больного надо было теперь оставить в покое вплоть до наступления смерти, которая, как все были уверены, должна была последовать с минуты на минуту. Действительно, тревожить народ, по-видимому, не испытывавший больше никаких страданий, было бы жестоко и бесчеловечно. Однако следовало решить, что предпринять после завершения второго срока, отведенного для лечения. Я решил снова поговорить с народом, не выводя его из транса, и просто спросил еще раз, спит ли он.

Поскольку внешне состояние больного оставалось неизменным, я рассчитывал получить тот же ответ. Но на этот раз он повел себя иначе. Вначале он просто не отвечал. Я хотел повторить вопрос, как вдруг уже не из глубин народного тела, а словно бы откуда-то издалека послышался его слабый, но отчетливый голос:

- Да... нет... я спал... а теперь... теперь... я умер.

Не берусь описать впечатление, произведенное этими немногими словами. В мире началась паника. Никто не понимал, что происходит и чего теперь следует ожидать. Некоторое время я, как мог, успокаивал мировое общественное мнение. Пришлось даже публично объяснить, что все восстановление военной мощи было чистым блефом, а на самом деле ни одной исправной боеголовки в стране давно нет, новое поколение офицеров не умеет ни читать, ни писать, и никто не представляет, как можно запустить баллистическую ракету. Наконец международное сообщество несколько пришло в чувство и согласилось выслать наблюдателей. Вместе с представителями мировых держав, любопытство которых было сильно возбуждено, я приступил к дальнейшему исследованию.

Внешний вид народа, общества и государства оставался совершенно тем же. Народ был неподвижен, на лице его застыло выражение спокойного удовлетворения, но больше он не реагировал на мои пассы. Я пытался заставить его обнаружить хоть какие-то признаки жизни, создавал и расформировывал партии и молодежные организации, предлагал ему на выбор разные варианты идеологии, придумывал и реализовывал десятки национальных проектов - тщетно. Было ясно, что ему все безразлично, и попытка разбудить его ни к чему хорошему привести не может. Проконсультировавшись с иностранными державами и убедившись в их поддержке, я принял решение продлить лечение еще на один срок, не спрашивая пациента, который, разумеется, не возражал.

Год шел за годом, и состояние его полной пассивности становилось невыносимым. В конце концов мы решили все же попытаться разбудить его; и, быть может, именно злополучный результат этого последнего опыта породил столько толков в различных кругах и столько безосновательного, на мой взгляд, возмущения.

Чтобы вывести народ из месмерического транса, я прибегнул к обычным пассам. Но они оставались безрезультатными. В отчаянии вспомнив опыт перестройки, я наконец обратился к сомнамбуле с вопросом:

- Уважаемый народ, можете ли вы сказать нам, что вы чувствуете или чего хотите?

На его щеки мгновенно вернулись пятна чахоточного румянца, язык задрожал, и все тот же ужасный голос, идущий словно из какого-то глубокого подземелья, произнес:

- Ради Бога!.. скорее! скорее!.. усыпите меня, или скорее... разбудите! скорее!.. Говорю вам, что я умер!

Я был потрясен и несколько мгновений не знал, на что решиться. Сперва я попробовал снова усыпить его, но, не сумев этого сделать, столь же энергично попытался его разбудить. Скоро я увидел, что мне это удается - по крайней мере, я рассчитывал на полный успех. Во всем мире тоже с нетерпением ждали пробуждения народа и его дальнейших самостоятельных действий.

Но того, что произошло в действительности, не мог ожидать никто.

Пока я торопливо проделывал месмерические пассы, все государственное и общественное устройство с поразительной быстротой осело, расползлось, буквально разложилось под моими руками. Перед нами, раскинувшись на целый континент, лежала бесформенная, отвратительная гниющая масса.

Авторизованный перевод Данилы Ланина